— Но табличка снаружи гласит, что вы принимаете на работу, — сказала я с ненавистными мне нотками отчаяния в голосе. — И ваша хостес, Клэр, сказала, что вам не хватает двух официанток.

Мужчина за столом, в офисе, который был втиснут в угол рядом с холодильным помещением в «Блинной Софи», выглядел почти идентичным тому типу, которого я только что оставила в «Закусочной Всмятку», и тому, который был до этого в кафе «Пряные Яички». Та же отросшая стрижка ёжик, неопрятная белая рубашка и галстук с пятнами, тот же быстро скользнувший влево взгляд, после чего он ответил:

— Я забыл сказать Клэр, что заполнил обе вакансии сегодня утром.

— Вы лжёте, — мягко сказала я.

Он натянуто ответил:

— Не лгу.

Но он лгал. А я сверх меры устала. Четыре предыдущих собеседователя тоже чудесным образом заполучили новых сотрудников за секунды до моего появления, а в здешних местах не так-то легко найти обслуживающий персонал.

— Мистер Шуманн, просто скажите мне правду. Если вы не собираетесь меня нанимать, это меньшее, что вы можете сделать.

Моё пятое собеседование за сегодня тоже закончится отказом, и я страшилась мысли о том, что придётся ехать аж в Индианаполис и искать работу там. Учитывая дорожное движение, на дорогу домой мне потребуется больше часа, и я не могла позволить себе бензин, и чем дальше в город я забиралась, тем больше вероятность, что они настоятельно попросят рекомендации с предыдущих мест работы.

— Это потому, что вы слышали о болезни моей матери, не так ли? — настаивала я, когда он не ответил. Маленькие городки без конца сплетничают. Чей-то муж знает чью-то кузину, живущую через два города отсюда, та знает чью-то девушку за три города восточнее, чей брат — шериф в соседнем городе, и вот уже не успеешь обернуться, как они обсуждают твои личные дела на полицейской радиочастоте — то, чего мы с мамой усиленно стараемся избегать.

Он неловко поёрзал за столом, аккуратно выбирая слова.

— Мисс Грей, ваша мать не просто больна. Она умирает от рака, и пусть я очень сочувствую вам по этому поводу, вы не найдёте работу ни в одном городе в пределах ста километров от Франкфорта. Вы не приходите на работу. Вы уходите посреди смены. Вы умоляете дать вам дополнительные смены, а потом не отрабатываете их. Сколько раз за прошлый год вы теряли работу? Десять? Двадцать? Мне нужны официантки, на которых я могу рассчитывать.

Мистер Шуманн преувеличивал. Никто не наймёт меня в радиусе шестидесяти километров, а это на сорок километров меньше упомянутых им ста. Город Кармел, штат Индиана, где я в настоящий момент пыталась найти любую работу с утренними сменами, чтобы дополнить свою дневную и вечернюю работу по уборке домов, офисов, мотелей и всего остального, за что только платят, располагался в 67 км от моего дома. Всякий раз, когда меня увольняли, я как можно меньше расширяла диапазон поиска. Чем дальше от дома я работала, тем больше времени требовалось, чтобы вернуться к маме, когда она нуждалась во мне.

— Я не безответственная, — сказала я. — Я пропускаю смену лишь тогда, когда приходится везти маму в больницу. Я трудолюбивая, преданная сотрудница, которая благодарна за возможность работать и делает всё возможное, чтобы успеть на каждую смену.

— Не сомневаюсь. Но пытаться, — сказал он с покровительственной улыбкой, — и преуспевать — это две очень разные вещи. Я не пытался посещать колледж, чтобы получить степень по бизнесу. Я приходил каждый день и делал работу. Несправедливо требовать от других официанток, чтобы они вас прикрывали. Я управляю бизнесом, а не благотворительной организацией.

«Готова поспорить, у вас не было умирающей матери, которую вам приходилось обеспечивать, пока вы имели привилегию посещать занятия!» — хотелось парировать мне, но это уничтожит все мои шансы заставить его передумать. Я мысленно сосчитала до десяти, затем твёрдо ответила:

— Да, мне приходилось спешить домой, чтобы отвезти мою мать в больницу, и мне даже приходилось пропускать смены в тех случаях, когда её процедуры химиотерапии переносились. Но я готова работать двойные смены, чтобы компенсировать это. Если вы слышали про мою маму, вы также должны были слышать, что я потрясающая официантка. Меня любят и посетители, и другие официантки.

Они знали, что я нахожусь в невероятно тяжёлом положении, и им ненавистно было видеть, что меня увольняют. Женщины всё понимают; мы с незапамятных времен ухаживаем за кем-либо; ещё Адам, оправляясь от потери ребра, обманом уговорил Еву залезть на дерево и сорвать ему яблоко, и с тех пор слабый пол несёт на себе вину за это. Мы знали, что жизнь тяжела и бывает чрезвычайно несправедливой. Сострадание многое даёт.

— Какой смысл? — отрывисто спросил он. — Если я найму вас сегодня, в итоге вы всё равно окажетесь уволены. Я слышал, что иногда вы даже две недели не можете продержаться. Одна лишь бумажная работа — это лишняя головная боль. Затем мне снова придётся начинать процесс найма, а значит, опять придётся заполнять бумажки. Вы бремя не только для официанток.

Временами я ненавидела свою жизнь. Особенно в такие дни, когда я сидела напротив мужчины лет на десять старше меня, который благодаря двухгодичному обучению бизнесу в местном колледже стал менеджером этого заведения и двух других и теперь высокомерно информировал меня с порога, тогда как я (двадцать четыре года, без профессионального образования, без времени учиться, и со скудными навыками в продажах) была вынуждена упрашивать, чтобы у нас была еда на столе и крыша над головой, пока моя мать медленно умирает, страдая от нарастающей боли. Ох, какие ужасные неудобства мистер Шуманн терпит из-за бумажной работы.

— Смысл в том, что хотя бы в эти две недели я смогу покупать моей умирающей матери еду и лекарства, — отрывисто сказала я. — Для вас это, может, и мелочь, но для меня это главное.

Умирать от рака — это одно. Умирать в боли или в голодании — это совсем другое. Только не под моим присмотром.

Он открыл рот и закрыл его обратно, прищурившись и негодуя из-за того, что я только что заставила его почувствовать себя чёрствым засранцем.

Он и был чёрствым засранцем, и мне плевать, что он чувствовал, лишь бы он меня нанял. Сегодня мой единственный выходной; я брала его раз в три недели и должна была проводить его дома, с мамой, лелея то немногое время вместе, что у нас имелось, пытаться втиснуть целую жизнь в эти часы. Но сегодня я потеряла ещё одну работу и не осмеливалась идти домой, пока не буду знать, что на завтрашнее утро запланировано что-то, что гарантировало нам выплату; особенно учитывая тот факт, что два дня назад я уронила свой телефон во фритюрницу, и пришлось раскошелиться на новый. Даже дешёвый простенький телефон, который я купила, вообще не вписывался в мой бюджет. Я до сих пор сердилась на себя за это, но тогда была моя третья смена за день, я сделалась неуклюжей от усталости, и я не могла ходить без телефона, потому что маме могла понадобиться моя помощь.

— Мне жаль, но вакансия недоступна.

«Недоступна для вас», — не сказал он, но мы оба это услышали. Я готова была опуститься до мольбы. Я готова была опуститься до чего угодно, когда дело касалось моей матери.

— Мистер Шуманн, пожалуйста, просто дайте мне ша… ааааааа! — я согнулась пополам на стуле, схватившись за голову.

— Избавьте меня от истерик, — натянуто сказал мистер Шуманн. — Я не поддамся на манипуляции и не найму вас, зная, что не могу на вас рассчитывать. Мне нужно укладываться в бюджеты, получать ожидаемую прибыль. Франшизы сами собой не управляют. Я быстро иду к тому, чтобы владеть своими собственными заведениями.

Когда я так и осталась в согнутом положении, молча подёргиваясь и содрогаясь, он прорычал:

— Вы что делаете? — затем, заговорив с совсем лёгким и чрезвычайно запоздалым (по моему мнению) беспокойством, он спросил: — Вам нужен доктор? Ответьте мне!

Я была практически уверена, что нужен. Но отвечать ему было невозможно. Я чувствовала себя так, будто моя голова готова взорваться, на моей груди стоит слон, а кожа по всему моему телу вот-вот вспыхнет, тогда как где-то в глубине живота нечто огромное и обжигающе горячее начало мотать головой из стороны в сторону — великий огненный дракон, пробуждающийся ото сна и обнаруживший себя в клетке. Боль была режущей, жгучей, взрывалась в каждой части моего тела, и я понятия не имела, почему.